. У ВИШЕРСКИХ КАМНЕЙ.

В давние времена у самого Каменного пояса жили когда-то два могучих и красивых богатыря-охотника.
По-разному звали их люди, да только вот в памяти остались их имена - Ветлам и Полюд. Стройным и высоким был Полюд, недюжинная сила была в его руках, да и Ветлан не уступал своему товарищу, только ростом был пониже, но зато шире в плечах.
Жили они дружно, вместе охотились в дремучих лесах, вместе бились с врагами, которые частенько наведывались к отрогам Каменного пояса.
Не было крепче камня во всей округе, чем дружба этих двух охотников.
Время шло и незаметно для всех дочь великого шамана Пасер-Я или, как часто называли ее охотники, - Вишера - взрослела, превращаясь в прекрасную красавицу.
Полюбили наши охотники эту девушку, но вот кому она достанется, не знал никто.
А великий шаман, давно завидовавший славе охотников, ночи не спал, все думал, как бы расстроить эту крепкую дружбу.
Однажды поутру, так и не придумав ничего, вышел он из своего чума и... О чудо! То, о чем он мечтал долгими белыми ночами, свершилось само собой. Полюд и Ветлан стояли и спорили друг с другом, кому
жениться на красавице Вишере. Решил тогда шаман погубить богатырей.
- Вот что скажу я вам, великие охотники. Я отдам свою дочь тому, кто добросит стопудовые камни друг до друга, а встанете вы на виду, чтобы видели, куда кидать.
В пылу страсти не поняли тогда наши герои, что готовит им шаман. Разошлись так, что только грудь друг друга видна была из-за синих елей.
Началось состязание, полетели огромные камни от одного богатыря к другому. Сталкивались валуны в воздухе, лопались, как каленые орехи, засыпая осколками богатырей. Вот уже по колено завалили Полюд и Ветлам друг друга, вот и по пояс стоят они в камне, и на грудь уже давят огромные глыбы.
Не выдержала тогда этой пытки красавица Вишера, жаль ей стало обоих богатырей. Бросилась она между ними, да поздно было. Завалили богатыри себя камнями.
Зарыдала тогда красавица Вишера и превратилась в реку, одевшись в каменные берега, как в память о своих женихах.
А великий шаман, потеряв любимую дочь, умер с горя у Помяненного камня. Люди помнят о той печальной были и зовут камень Помяненным.
С тех пор нет-нет да и вымоют воды Вишеры и ее притоков красивые камни. Люди называют их алмазами, прекрасны они, и нет им цены, это ведь слезы красавицы, где их еще найдешь.

ВЕЧНАЯ ЗАСТАВА

Давно это было. Даже старики не помнят, кто и когда поведал им эту легенду. "Только вот жил, - говорят они, - на горе богатырь по имени Полюд".
Выйдет бывало он из своей пещеры, осмотрит голубые дали
Уральских гор, нет ли где дымка, не стрекочет ли встревоженная сорока, не пробежит ли вспугнутый неведомыми людьми лось и снова уйдет к себе в пещеру. Спокойно на границах Великой Перми.
Но только потянется сизый дым от кочевий Сибирского ханства, только взревет растревоженный хозяин тайги, тотчас разложит Полюд на вершине горы костер, и задымит тревожный сигнал, передавая в Чердынь весть о грозной опасности, надвигавшейся с востока.
Ударят в набат колокола древней столицы Перми Великой, зажгут фитиля недремлющие стражи на стенах и башнях, а Полюд готов уже отражать нашествие поганых с огромной палицей.
Редко удавалось прорваться воинам Сибирского царя через Полюдову заставу. Спокойно жила столица Великой Перми под неусыпным оком богатыря.
Да вот задумали злые соседи стереть с лица земли и заставу, да и саму Великую Пермь. Воинов собрали они великое множество. Со всех улусов, со всех кочевий пришли тогда захватчики на Пермский край.
Издалека заметил их Полюд, вовремя зажег он свой сигнальный костер, успели и стражники зарядить пушки на городских стенах. Только больно уж много врагов собралось тогда против Великой Перми.
День и ночь сражается Полюд на своей заставе. Не одну сотню врагов положил он у подножья горы, а враги все идут и идут, и нет им конца.
Силы стали оставлять богатыря, но помнит он, что за ним - Великая Пермь, не выстоять ей одной. Собрался он тогда с духом - ударил по врагам, отбросил их на несколько верст, а сам из последних сил топнул ногой, да так, что закачалась вершина горы, огромные камни посыпались по ее склону. Вишера-река вздыбилась в своих берегах и хлынула на прибрежные луга и болота, затопляя все на своем пути. Потонули враги, так и не дойдя до столицы Перми Великой, а Полюд ушел к себе в Пещеру. А чтобы не забывали о нем, оставил свой след у подножья, в память о том страшном сраженье.
Вот только люди говорят, что не умер богатырь, а только отдыхает, и если снова надвинется на родную землю несметный враг, выйдет он на смертный бой и не будет пощады неприятелю от его могучей палицы.


ПЕЛИНЫ
УШИ

В какие это было времена, сегодня уже и не вспомнит никто. Только старики говорят, что каменья-то у нас все больше людьми были, да все здоровущие такие, одно слово - богатыри. Да, ведь и среди них, богатырей, всякого люда хватает. Кто добрый, да покладистый, а кто похитрее, да позавистливей. Вот так и тут. Полюд да Пеля, два богатыря жили у нас. Полюд жил на закате, а Пеля на восходе. Вроде и спорить-то им не об чем, далеко друг от дружки жили, да и старик Помяненный между ими век свой коротал. А все Пеля-то перед Полюдом своим богачеством похваляется: "У меня и то есть и другое". А злило его то, что богатства у Полюда было всякого в кладовых схоронено: и золото, и серебро, и медь. Ко всему Полюд-то еще и сильнее Пели был.
Чего Пеля только не придумывал. Каких пакостей не устраивал он Полюду во всякие времена. Такое скрытое недолюбливание друг друга двух богатырей тянулось веками.
Ссора произошла из-за того, что Пеля считал Полюда пришлым и всю жизнь боялся, что тот отнимет у него и землю, и богачество. А Полюд об этом и не помышлял даже. Не хотел он через Вишеру переступать, вот и раскинул свои владения ближе к Студеному морю. Пеля же не верил в миролюбство Полюдово, и при всяком случае пытался ему навредить.
Вот однажды вернулся Полюд от восхода, а Пеля-то возьми, да и метни в Полюда палицу. Здоровущая така была палица-то пудов двадцать, никак не меньше. Метнул он через Помяненного-то старика, да уж сильно, видать, поднатужился. Перелетела палица Полюда, не задела, упала севернее его пещеры. Нагнулся Полюд, взял палицу. Поиграл ею, перебросил с руки на руку, да и метнул в Пелю. А Пеле из-за Помяненного-то никак ни увидать, попал он в Полюда или нет. Вот он и выглядывает из-за старика, что там его противник делает. Вот тут-то Полюд и метнул Палицу, а та со всего размаха и пройдись по пеленому черепу. Да так вмяла его, что уши Пели стали выше головы. На два аршина выше головы-то, никак не меньше. Острые да большущие такие. Ну прямо как у осла. Разозлился Пеля да и метнул снова палицу в Полюда. Попала она в самую Полюдову пещеру, заклинили вход-то, Полюд скользнул взором по восходу, отвернулся, прилег да так и окаменел. Надоело ему с Пелей воевать. А Пеля так злился, так злился, что уши у него еще больше стали, да острые такие. Да видно злость-то вся никак из Пели выйти не могла. Так он от нее и окаменел.

ЧУДСКАЯ ТАЙНА

Сколько времени прошло с той далекой поры, вряд ли кто вспомнит. Нет уже давным-давно свидетелей той давней истории. Только остались у людей в памяти названия полей да лесов, ручьев, урочищ, и все с одним названием - чудское.
Говорят, что от Варяжского моря и до синих гор Каменного пояса жил когда-то многолюдный народ. Волосом он был светел, глаза, что твои реки и озёра, синь и только, роста не малого. Проще говоря -чудь. Разным промыслом занимался тот народ: кто охотился, кто рыбу ловил. Бабы и ребятишки - те чаще в лес по грибы да по ягоды ходили. Морошку собирали, что твой орех, крупнющую.
Счастливо, говорят, жил народ-то, много дичине бил, а хозяина тайги - медведя, дак того и совсем не трогал, считали они, что от медвежьего рода произошли. Предки, значит.
Все бы ничего, да только позарились на их житье-бытье злые соседи. Что ни год, то набеги. Бабы да ребятишки в лес ходить стали бояться. Мужики чаще на битву, чем на охоту ходить стали.
Придумали они тогда для себя убежища. Вырыли огромные ямы, накатили поверх них вековые ели да сосны, а чтоб не завалило их, сделали крепкие подпорки из кедра.
Как только враги подойдут к чудской земле, мужики за копья и луки хватаются, а бабы с ребятишками да стариками в ямы схороняются. Так и спасались они не единожды от нашествия незваных соседей.
Но вот однажды пришла силища темная, заполонила она чудскую землю, кончаются уже силы у защитников, и порешили они тогда вот что.
- Уйдем под землю, и как полезут вороги, выбьем кедровые подпорки и похороним себя заживо, да и врагов покалечим бессчетно.
С той далекой поры, как пойдешь по нашей земле да увидишь земляной провал, знай, чудской народ там схоронен. Рабской жизни не захотел он и погиб до единого.
А люди в чудских местах стали находить с той поры разные медные и бронзовые бляшки, да чаще всего с медведем. То он на задних лапах стоит, то солнце в руках держит, а то просто медвежья морда покажется. Чудские то вещицы. Медвежьего рода людей.


УГЛИЦКИЕ МЫ

Был у Грозного царя сын Димитрий. Да не суждено ему было царствовать в великой Руси. Руки наемного убийцы оборвали юную жизнь царевича в лето 1591 от Рождества Христова.
Разгневанный старший брат, царь Федор Иоанович, повелел провести строжайшее расследование. А у нас на Руси всегда уж так бывает, если лес рубят, то щепки летят во все стороны. Так и тут. В уделе, где был убит царевич Димитрий, городе Угличе, шло тайное, а иногда и с пристрастием следствие. Многих невинных людей похватали тогда люди князя Шуйского. Бояться стали угличане царский сыщиков, и многие из них подальше от греха кинулись в бега. Россия велика, бежать есть куда. Одни сразу подались на Дон, к казацкой вольнице, другие на Волгу - в разбойничьи ватаги, а третьи - к Каменному поясу.
В ту далекую пору объявились, говорят старики, на реке Язьве два брата Иван да Федор. Поставили избы в верстах трех-четырех от устья реки, стали потихоньку корчевать лес, выжигать валежник, землю пахать, да хлеб сеять.
Спрашивали их люди, бывало, кто вы такие, откуда? А на вопрос всегда получали один и тот же ответ: "Углицкие мы".
Деревенька потихоньку росла. Стали селиться с братьями и другие беглые, превращая деревеньку в село.
Рождались и умирали люди, только в память о старшем брате прозвали село то Ивановским. Так и жили из года в год. Пришел смертный час и для другого брата. Не стало на земле Федора из Углича. Благодарные селяне и его имя включили в название своего села. Стало оно теперь Ивановское-Федорцовское, да больно не удобно оно для говора, так и отпала первая часть в названии, и стало село просто Федорцово.
Другие же старики говорят, что братья Углицкие жили порознь и деревень было две - Ивановская и Федорцова, да со временем срослись две деревни в одно село и стало оно Федорцовым.
Как бы там ни было, но фамилию жители села носят Углицких, в память о некогда покинутой Родине предков.

ЗОЛОТЙ ЧУГУН.

Там, где кипит навстречу красавице Вишере свои чистые воды игривый Улс, принимая в свои объятия шаловливого Кутима, нашли люди руду - железный блеск. Нет, говорят, и поныне лучше руды на всем каменном поясе. Да вот не больно густо рассыпала мать-природа это богачество. Но и на него нашлись охотники. Сначала московский купец наладил чугун плавить, а за ним аж из самого Парижа понаехали любители наших кладовых.
Задумали они понастроить заводов по всей Вишере, да и старый Кутимский завод, поставленный еще московским купцом, не забыли, дымил он потихоньку, давая новым хозяевам хорошие барыши.
Повезли тогда по Вишере кирпич да гвозди, вагонетки да инвентарь на Акчим и Велс, а самый большой завод задумали построить они в устье Вижаихи. Закипела работа, запыхтели по Вишере пароходы, застучали по ее берегам топоры.
Только вот не верили люди, что из-за одного железа понаехали сюда иноземные гости.
Много раз, говорят старики, ходит слух по рудникам и среди углежогов, что моют где-то у глухой тайге золото. Да и как же его не мыть-то, если названия рек у нас то Золотиха, то Золотанка. Вот и пристрастились иноземцы в добавок к железу промышлять еще и золотишком.
Да вот беда, не вынести его с рудников, стражи государевы каждую баржу проверяют, нет ли чего такого, чего там быть не должно. Исхитрились тогда иноземцы и стали чугунные чушки пустотелыми отливать, а в полость их заливать золото. С виду вроде бы чугун как чугун, но если расколоть его, то внутри слиток золота. Поплыло богатство Вишеры вниз к Каме, а там и до Нижнего Новгорода.
Удалась, как считали иностранцы, идея: "Разбогатеем на Вишерском золоте". Да не все получается гладко, особенно у воров. "Бог-то не Антошка, видит в окошко", - говорит пословица, так и тут. Не хотела отдавать Вишера свои богатства.
В большую воду, когда караваны барж, груженные чугуном, как стрелы, летят по Вишере вниз, устроила река засады для своих грабителей. Да и стражу по берегам расставила. Там Боец стоит, а тут Разбойник. Чуть зазевается лоцман на барже, а она уже несется прямиком на скалу. Особливо Разбойник озорничал, у его подножья не одна баржа нашла себе могилу.
Железо-то французы не шибко жалели: "Ну потопили, так нового наплавим". А вот за золото сильно переживали.
Раз разбилась баржа у камня Боец, крикнули клич иноземцы по всем вишерским деревням, чтобы помогли поднять затонувший груз. Вот и пошла гулять молва о Вишерском золоте в чугунных слитках, а люди, говорят, и до сей поры, найдя чугунную чушку, разбивают ее, а вдруг и там золото схоронено.


МОКРЫЙ ВОЕВОДА

Тяжела была жизнь в старой Руси. Бежали от нее люди в далекие и непроходимые края. Кто-то из них оседал на земле, ставил избу, корчевал лес и налаживал нехитрое крестьянское житье. Другой бы и рад оседлой жизни, да великая вольница засосет мужика, и нет у него ни кола, ни двора, да и сродственников своих-забудет, как звали. Сбивались такие сорвиголовы в ватаги разбойников, укрывались в непроходимые леса, где дорогу знал только зверь да брат по разбойничьему братству.
Частенько тревожили разбойники своими налетами купеческие караваны, хоробрились и до Соли Камской доходить да пощипать тамошнего воеводу, пожечь купеческие соляные варницы, а, погуляв, возвращались в вековую тайгу, подальше от людских глаз. Отдохнуть и зализать раны, как раненый зверь. Крепка была разбойничья ватага, но и среди них находились, бывало, предатели.
Получил однажды Соли Камской воевода донос, что шайка разбойников обосновалась на берегах реки Язьвы, ближе к устью. Мигом собрали городовую рать, припасов наготовили целый обоз. Пищали и сабли сверкали на солнце, когда воинство выходило из соликамскои крепости, а за ним почти на версту растянулся обоз. Пристали к рати и купцы, говорят, что богатства много у разбойников, так они сразу после боя и скупят его у ратников-победителей. Забыли они видать поговорку-то: "На чужой каравай рта не разевай".
Быстро продвигался отряд по наезженному Чердынскому тракту. К вечеру добрались они до речного брода, да перейти его не решились. В верховьях реки, видно, дожди прошли, подтопило брод. Решили обождать до утра, да и подкрепиться уже не мешало.
Полетели на землю конские попоны, выросли, как грибы после дождя, походные шатры, запылали костры, повылетали пробки из бочонков с душистым медом да хмельной брагой. Покатились по поляне здравицы в честь отца-воеводы да славного воинства.
" Напрочь покараем разбойников! - взмахнув широким палашом, воскрикнул воевода.
" Изничтожим ведьмино семя! - вторил ему подьячий.
Пили и ели от души, подкладывая в костры сухого валежника да еловых лап, чтобы спастись от надоедающих комаров.
Разомлевшее воинство и песни уже начало петь, а кое-где и за грудки друг дружку хватать. Об одном забыл отец-воевода: река для разбойников не помеха, они ни его воинства, ни холодной воды не испугаются, а он даже дозорных поставить забыл. Да и кого ставить, все уже хмельные, и сон всех валит с ног.
Светлыми бывают ночи у нас на Урале. Как будто и не ночь, а вечерние сумерки спустились на землю. Свалил хмель храброе воинство, храп стоит над всем лагерем. Как только начали гаснуть костры и предутренний сон, самый сладкий и крепкий за всю ночь, вступил в свои права, стали подползать к спящему хмельному воинству осторожные тени.
Извещенные заранее о выходе воеводы, разбойники тайно подкрались к спящему лагерю, дождались, когда все угомонятся и, подкравшись к спящим, взяли оружие, боевые припасы, отогнали обоз. Потом в сотню ртов дружно закричали: - Пожар! Горим!
Спящее и еще не совсем трезвое воинство, вскочив на ноги, начало метаться. Ратники налетели друг на друга, топтали еще не проснувшихся, кидались в разные стороны.
Тут-то и пришел час разбойничьим дубинам и кистеням. Крепко тогда поколотили они воеводову рать. Самого же воеводу прямо в расписном кафтане окунули в холодные воды реки.
Напоследок, захватив все припасы, разбойники удалились к своим берлогам.
Воевода же крепко-накрепко заказал: "Всем молчать! Дойдет слух до посада - засмеют".
Слух все же дошел, долго смеялись потом в Соли Камской над мокрым воеводой, вспоминая добрым словом разбойничью вольницу.

ПОСЛЕДНИЙ НАБЕГ

Было это в давние, давние времена. Люди говорят, что уже более четырех веков минуло с той поры, а память людская жива, память помнит, хранит в своих потаенных уголках пращуров наших.
Задумали богатые купцы Строгановы снарядить воинство на Сибирского царя Кучума. Уж больно надоедать стала татарва своими набегами. Там заимку сожгут, тут мужиков в полон уведут, а то и того страшней, заставят и самих гостей Строгановых в осаду сесть.
Призвали тогда купцы удалых казаков во главе с атаманом Ермаком. Снарядили припасом съестным, огненным зельем, пищалями да небольшими пушчонками. Вот, ужо, достанется царю Кучуму. Да невдомек купцам, что и у татарского царя в Прикамских землях есть уши. приказал царь войско готовить. Призвал он к себе мурзу Ула, да и говорит:
- Возьмешь татар иренских да сылвенских, башкирцев да остаков возьми, да вогулов и стань стеной на Вишерской дороге, никакого атамана Ермошку к нам в царство не пускай. А не будет никого, сам ступай на Пермь Великую. Чердынь да Соль Камскую сожги, сотри с лица земли. Чтобы русским духом у Каменного пояса и не пахло.
Пришло 1 сентября. На Руси и в Перми Великой новый год. Из Орла-городка на казачьих стругах отправилось воинство атамана Ермака на покорение Сибирского царства.
Умен был атаман, повел казаков дорогой неведомой, чтобы не то что войско, но и разъездов татарских не повстречать. Проводников взял, повели они его по реке Чусовой до устья реки Серебрянки.
Мурза Ула на Улсе стоит, ждет, когда атаман с войском подойдет. Вот и разведчики уже вернулись.
- Нет, - говорит, - казаков. Мы до самой Сторожевой заставы дошли. Не ждет нас урус. Пора в поход. Двинулось татарское воинство. В мгновение ока смело оно заставу на реке Сторожевой, порубили всех, избы сожгли. Только зря жечь разрешил мурза. Дым с Полюдовой заставы виден был, и полетел гонец в столицу Перми Великой, Чердынь, со страшной вестью, а как увидели на заставе все татарское воинство, так и сами подались ближе к городу, за крепкие стены под защиту пушек.
Только успели чердынцы ворота-то за полюдовой заставой затворить, а татарский разъезд уж тут как тут. Кричит, в ворота стрелами мечет, да все ругаются нехристи не по-нашему. Срамно и слушать-то их было. Пришлось чердынцам в осаду садиться. Татары-то с ходу хотели город взять, да не получилось. Стража на стенах крепкая, да и огненным боем головы-то ворогам остудила. Притихли они, только вот надолго ли.
Велел мурза шатер себе ставить. На другой день приступ к городу назначил. Только солнышко-то на следующий день из-за Полюда выглянуло, и началась тут сеча. Напирает мурза, да не просто так, а впереди своих лучших воинов велел, остяков да вогулов, гнать. Они, конечно, ничего с городом поделать не могли, да и от защитников Чердыни досталось им изрядно. Что их рыбья бронь против пуль да картечи, да крепких "болтов" из самострелов. Горожане насквозь их бьют, а они все же и убыли не чувствуют, к полудню напирать стали еще сильней, со злости, видать.
С городней видать все как на ладони, посад-то чердынский татары еще вечером спалили. Стали и теперь с огнем к крепости подбираться. Да все норовят Спасскую башню подпалить. Дождались защитники, когда враги очередной раз пойдут на приступ, да и дали залп из всех пушек, больших и затинных пищалей, да и рушницы свое слово сказали. Полегло тогда поганых под стенами несчесть. Отхлынула волна наступающих, а на церкви Воскресенья звонарь от радости, что татары отступили, в колокола ударил, да такой праздничный пошел перезвон, что защитники с другой стороны кремля подумали, что татары и вовсе отступили. Да и как было не отступить перед таким отпором, крепость-то, почитай, совсем новая, и трех десятков еще не стояла, а ставил ее московский дьяк, городовых дел мастер Давыд Семенович Курчев. Славная получилась крепостица. Городни по холму как скалы стоят, не гляди, что из дерева.
Умен, видно, был мурза Ула. Потоптавшись у города недели две, попытавшись еще несколько раз идти на приступ, но так же безуспешно, как и в начале осады, он быстро снялся и пошел по тракту на Соль Камскую. Долго смотрели чердынцы на удаляющееся воинство. Через часа два вспыхнуло на юго-западе зарево: "Видно Губдор жгут", - переговаривались горожане, стоя на крепостной стене. Думали-гадали, удалось кому уйти из Губдора, аль нет у многих там сродственники, как никак южный погост Чердыни.
Татарское войско скрытно подошло к Соли Камской, налетели, как смерч. Горожане, кто успел - в крепости затворились. Да вот беда - маловата для Соли Камской крепостицато. Многих горожан так у стен и похватали, а кого и порубили басурмане. Запылали посад и соляные варницы, жар стоит над городом такой, что твое пекло. Глядь, а уж и крепостица занялась. Охнуть соликамцы не успели, как рухнула в огне воротная Георгиевская башня. С диким воем и свистом ворвались сибирцы в город. Кто на пути попадался, секли саблей. Девок да баб-молодух с ребятишками всех в полон похватали. Храмы разграбили, избы пожгли. Ополонились крепко и подались из города.
Оставшиеся в живых люди неделю хоронили погибших горожан. Свои ли, чужие ли, всех по христианскому обряду предали земле. На погост не несли, так у града на песку всех и похоронили.
Шел тогда на Руси год 7089 от сотворения мира или 1581 от Рождества Христова. Был это последний крупный набег сибирцев.

КРОВАВЫЙ ПОТ ПРЕДКОВ

С незапамятных времен по берегам рек Камы, Вишеры и Колвы жил народ. Пермяками называли они себя, жили мирно. Хлеб сеяли, скот разводили. Старики говорят, что даже
лосей приручить хотели. Вместо лошади, будь-то они у них были. Правда, не у всех. Народ тех людей лесными всадниками называл. Скрытно они жили от других. Говорят еще, что какой-то Золотой бабе молились. Кто их знает? Давно это было.
А пермяки строили себе деревеньки, да от злого люда городища поставили с валами, рвами и тыном. По пермяцки-то "кор" ли, "кар" ли - город значит. Вот и назвали они свои городки: Анюшкар, Искор, Редикор, к этим-то городищам в тяжелые для Руси времена и потянулись беглые люди. Стали избы рубить, землю пахать, с пермяками хлеб-соль водить да родниться.
Дошло до того, что князь Московский Василий темный (слепым он был) прислал к Каменному поясу свово князя. Михаилом Ермоличем звался тот правитель. Да не угодил он, видать, чем-то сыну-то Васильеву, Ивану Великому, тот и прикажи Ермоличу-то: "В стольном своем граде Чердыни тебе не жить, а жить в новом срубленном городу Покча". Ну что ж против силы, оно, известно дело не попрешь. Стал жить Михаиле Ермолич в Покче. А землю-то нашу, которую в Москве Пермью Великой звали, в те далекие времена со всех сторон окружили татарские царства: с полудня - казанцы, с восхода - сибирцы. Того и гляди рубежи перейдут. Только где они, эти рубежи-то? Сразу и не определишь. Кругом тайга. Да и откуда ждать ворога, тоже не известно. Вот и стояли денно и ночно на башнях городецких зоркие вой да ребятишки. Осматривали окрест, не видать ли чего необычного. А во владениях Пелымского князька Асыки уже вовсю острили копья, калили стрелы, да плели из ивняка щиты. По наущению сибирского царя надумал тот Асыка Пермь Великую разорить. Собрал он татар да вогулов и, словно черная туча, свалился с Каменного пояса на пермскую землю. Тяжело пришлось тогда людям, ох, как тяжело.
Асыка-то тогда сразу под Искор пошел, а было то на Параскеву Пятницу. Говорят в народе, бабий, мол, праздник, а она заступница многим нашим воям жизнь спасла.
День тогда выдался хмурый такой. Тучи так снегом-то и налились, Асыка с войском к городку подступил. Русские с пермяками на горе воевали. Городище то на горе стоит, а под ним камень есть, Узкая улочка прозывается. Храбро, говорят, бились защитнички городища, камни на татар так и сыпались, бревнами по десятку врагов сметали с вала. От горящих стрел масляные халаты нехристей, что твои факела вспыхивали. Да уж больно неравные силы были. Много раненых воев в городище скопилось. Вот тогда свинцовые тучи расступились, и пред всеми предстала Святая мученица Параскева, нареченная Пятницею. Ну, точь в точь, как в храме. Роста высокого, взгляда сурового, но с добротой и с лазоревым венком на голове. Возьмет она раненого воя да с городища по Узкой-то улочке и несет. Татары с вогулами рты пораскрывали. Руки и ноги у них онемели. А Святая наша с городища все воев-то носит. Одного отнесет, за другим возвращается, да снова с городища по Узкой улочке на поле идет, а там лес стоит. Тут в лесу она их и прятала.
Потом уж, когда Асыка городище сжег, да оставшихся защитников перебил, спасенные вой хоронили своих друзей в том лесу, в котором их Параскева укрывала да лечила. С тех пор тот лес никто не трогает. Почитают его, а по Узкой улочке люди стали ходить молиться. Поднимешься по Узкой улочке - все грехи с тебя и спадут. Верили, бывало, в это.
А Асыка, негодник, под Покчей объявился, князь Михаиле, даже весь в Чердынь не успел подать, как навалились нехристи-то. Бились в Покче сильно, да воев у князя было мало, так и погиб он вместе со всеми. Асыка тем временем и саму Чердынь в осаду взял, да все грозился сжечь. Однако Богу, видно, было угодно, чтобы град и храмы Чердынские устояли, не взял их Асыка, ушел. Всю Пермскую землю прошел, сильно поразорил. Давно это было, а люди помнят. Вот так.

БАТЫРОВЫ ЛАПТИ

Было это в стародавние времена. Сидел на завалинке дед -седой как лунь, а возле него ребятишки. Возню свою воробьиную позабыли, рты пораскрывали, да слушают. Не часто стал балывать их дед байками, да сказаниями древними. Постарел.
"Я еще тогда и не старый совсем был. Ровно вы, малехонький такой. Все за мамкин подол держался, а что было тогда, помню. Страшно бывало жить на порубежье. Того и гляди, налетит 'нехристь какой-нибудь и уведет тебя в полон, а, потом, куды тебя токо не занесет. То к крымскому хану в его Бахчисарай, то еще дальше, в Оттоманскую порту, запродадут, а там одно место: или на галеру, или в солдаты. Кому как поблазит. А лучче не было бы ни того, ни другого. Только вот как бы тяжело ни жилось на окраинных землях, а народ с Россеи все же бежал. Так и тута - у Каменного поясу. Сколь бы ни пугали сибирцы своими набегами, сколь бы ни налетали пе-лымцы, а все едино шел сюда народ. Лес валил, избы ставил, землю пахал. И не беда, что избу твою завтра могут сжечь, бабу в полон забрать. Все это дело наживное. Погорюет мужик о своей хозяйке, потужит над каким никаким скудным скарбом, а на завтра снова за свое: лес валить, избу ставить да землю пахать. Не богата земля у Каменного пояса, мало она хлеба родит. Потому народ чаще на тайгу надеялся больше, чем на свое жито. Лес, он кормилец, его любить надо, тогда и он к тебе со всею своею лесною душою. Грибы, ягоды, орехи, а повезет, дак и дичина в скоромные деньки на столе твоем появится. Вот только бы спокойно жить, только бы без войны.
Был у нас случай. С кем был, уж и не помню. Только брусники в тот года уродилось видимо-невидимо. В бруснишниках так и блазило, буть-то кто кровяные капельки порастерял, тако ее много. А время подходит осеннее, жди со дня на день сибирских людишек. Они обычно ближе к осени налетают. Ну, наши-то деревенские какой никакой скарб попрятали, а сами больше по лесам да болотам. Схрониться-то, оно известно дело, есть где, и опять же для пользы дела. На зиму припасов собрать. Не всегда времечко для этого дела выпадает.
Пошел, значит, один мужик по бруснику-то, а пестерь взял аж во всю спину. Здоровущий. Знал он места ягодные да грибные, почитай, лучче всех в округе. А тут ровно кто его водит по лесу-то. Никак на бруснишник попасть не может. Решил он тогда вернуться к деревне, да снова дорогу искать. Стал он подходить, да до деревни-то, пожалуй, с версту оставалось хорошего ходу, вдруг по тропе навстречу ему вражий разъезд. Комонно идут, не таясь. Смекнул тогда мужик, что от комонных ему не уйти, да с таким пестерем-то и подавно. Скинул он его, да и бросил на тропе. Пусть, думает он, они по тропе дальше идут, подумают, что людишки недалеко, коль пестерь на тропе
бросили, а сам в кустах схоронился. Только подъехали вой к пестерю, да как загомонят не по-нашему, да все на пестерь показывают. Потом подхватили его и ходу обратно. Удивился мужик, а сам побрел в самую, что ни на есть чащу. Схорониться.
А у нехристей вот что вышло. Прискакал разъезд к своему мурзе, да и говорят: "Мы по тропе долго шли, никого не встретили, только вот что нашли", - и бросили пестерь к ногам мурзы. А тот глаза выпучил, да давай спрашивать, что они такое приволокли. Тогда вышел вперед один вой, старый, крепкий, с отметинами на личине от наших мужицких ударов, слово просит сказать. Разрешил ему мурза, а сам все на пестерь смотрит. Вот вой и говорит: "Я во многих походах бывал, мурза, много полона брал и знаю, что урус это на ногах носит - лапот называет. Только у простых урусов лапот маленький, а это лапот батыра. Помнишь, мурза, у Полюд-камня след, у Помяненного камня след. То урус батыр. И этот лапот его. Он где-то здесь. Уходи мурза. Полон в другом месте возьмем". Загомонили тогда нехристи, давай мурзу уговаривать повернуть назад. Кто знает, сколько батыров здесь живет и какие они, если обутки с лошадиную морду. Не меньше старой ели, как тогда с ними тягаться. Право дело, сильно они тогда испугались. Велел мурза поворачивать. Вот так и осталась наша деревня стоять, а потом мы и самого царя ихнего Кучума побили. Пришли к Каменному поясу покой и тишина.

ПОЛЮДОВА ПЕЩЕРА

Гудит над Вишерой-рекой гудок бумажного комбината, а в маленькой избушке, что в Ба-харях, бабка Дарья сказывала под мерное потрескивание лучины и журчание веретена ребятишкам, раскрывшим от удивления рты, старую бывальщину. "Мне ишо бабка моя говаривала, что в незапамятные времена, много было лихого люда на Вишерской дороге. Да и как ему не быть, дорога-то государева. По ней соболиная казна из Сибири в Москву ежегод хаживала. Гостей-купцов тоже лихие людишки потрошили, что твоих рябков. Бывало, кого до нитки оберут, в одном исподнем и отпустят смеху ради. Только воровано-то богачество не в радость. То проиграют, то пропьют. Одно слово - лихие люди.
Не раз миряне собирались очистить дорогу от разбойников, да те всякий случай уходили от погони по одним им известным тропам, по таежным чащобам, да болотам. Прослышал как-то народ, что есть богатырь. Полюдом его звать. Спуску он разбойному люду никакого не давал. Попади ему в руки разбойник - живу не быть, за все чудачества, да веселую жисть приходилось ответ держать. Решили тогда миряне позвать По-люда на охрану Вишерской дороги. Упрашивать себя он долго не заставил, собрал, что было, и поселился в пещере на горе. Ее со всякого места с реки не видать, то одним боком, то другим. Вот как только заслышит Полюд крик да брань на реке, так сразу туда и поспешат. Часто, бывало, только нагонит он разбойничью ватагу, а ее и след простыл. Долго думал Полюд, как ему с разбойничьим людом совладать, и придумал. Сказался, что, мол, занемог богатырь. Слух с быстротой ветра облетел окрест, и разбойнички на реке зашевелились. В то время дел к концу лета шло. Торговые гости торопились до ледостава домой добраться, ну уж на худой случай до Чердыни. Там под воеводской защитой можно было и перезимовать, а то и зимником домой вернуться. Караван собрали большущий, ну и поплыли. А лихие-то люди их уж и поджидают у Чертовых-то пальцев. Как только подошли насады к пальцам-то, раздался свист на всю округу. Налетели разбойники на торговых людей, глазом моргнуть не успели, как полегли все на караване. Довольны разбойнички, куш отхватили небывалый, рады-радешеньки от такой добычи. Да тут вдруг вековая ель с берега-то и рухни поперек реки, а место-то там узкое. Разбойный люд высыпал с насадов, затор-то разобрать надо, вот тут Полюд и вышел из своей сторонки. В руках у него не то дубина, не то бревно. Охаживал он лихих людишек, пока не заметил, что уж и нет никого. Многие замертво лежали от его ударов, а кто-то, может быть, и сбежал. Как знать? Меня-то там не было. Вот так и очистили государеву дорогу от разбойничков. А у Полюда опять голова болит, что с добром-то делать. Привел он тогда насады к нашей деревне. Да деревни-то ишо и не было, так избушка стояла.
Стал он богачество все к себе в пещеру носить. День носил, два, на третий день только к вечеру и управился. Пошел он напиться, глянул в реку-то, а на него уж не богатырь, а седой старик смотрит. Да, состарился Полюд, пора на покой. Вспомнил тут Полюд, что еще мальчонкой блудил он по лесу, да наткнулся на землянку в лесу. Вышла из нее старуха, вся седая, волосы не чесаны, в седых лохмах травинки засохли. И говорит она ему: "Не помрешь ты своей смертью угланчик, как старость придет, окаменеешь". Старая колдунья пермянкой была, знала жисть многих наперед.
Умылся Полюд и пошел к себе в пещеру. Вход камнем прикрыл, сам на каменную постель хотел лечь. Справа от нее стоит сундук с золотом, слева с серебром, а в головах мягкая рухлядь навалена. Взял Полюд большую чашку и ложку, что твой половник. Только сел он на кровать, чувствует, как ноги его каменеют. Глазом не успел моргнуть богатырь, как весь окаменел.
Много народу с тех пор искали путь дорогу к Полюдовой пещере. Да видно, с недобрым сердцем шли люди отыскивать то место. Другие старики говорят ишо, что не только вход покажет, где богачество схоронено. Когда в пещору-то зайдешь, ни золота не серебра не увидишь. Кругом одни камни, а вот у Полюда в руках чашка с похлебкой. Только тогда, когда из чашки все выхлебаешь, то камни справа станут золотом, слева - серебром, а в головах на постели куча рухляди - расколдуется Полюд. Но свершиться это в тяжелые, тяжелые времена".
Ребятишки заерщали на печи, начали шушукаться. Вот, мол, настал час. Жить-то уж больно тяжело. А бабка Дарья, не замечая эту мышиную возню, продолжала: "Тяжелые нынче времена, храмы Божьи рушат, закрывают, со святых икон оклады сдирают, в храмах бесовские пляски ведут. Слыхала я днесь, надумали в Чердыни закрыть собор. Ну, тот, что на площади то/стоит. Строен был в честь Святого Воскресенья Господня. А там и утварь святая и иконы святые. Люди прознали про то злодейство, да тайком ночью погрузили все на три подводы, да и увезли к Полюдовой горе. Пещора-то, говорят; сама им отворилась а в пещоре - свет. Схоронили люди в пещоре святые иконы, дорогую утварь соборную и вышли. Пещора-то и закрылась. На другой день искали вход, не нашли, хотели еще из Богословского храма иконы сохранить, не успели. Разграбили уж.
Не знаю, родимые, сколи времени пройдет, когда Полюд даст знать, что пришло время за богачеством к нему идтить. Я-то уж не доживу, а вот ваши внуки-правнуки, может, и доживут.


Хостинг от uCoz